Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]
— Ну, а Пале? Он-то почему мне приснился?
— А это своеобразное повторение вчерашнего эпизода возле конюшни, когда его испугалась лошадь. Этот человек символизирует для тебя страх. Ведь так? Ты сам только что сказал, что боишься его. Тебе видится в нем что-то таинственное, мефистофельское. Когда человек во сне нарушает запрет, он часто испытывает страх, и этот страх символизируется появлением того, кого человек боится. Вспомни, когда в детстве ты совершал какой-нибудь проступок, тебе мерещился трубочист, или тролль, или дьявол…
— Никогда! — запротестовал я. — Я получил здоровое воспитание и никогда не был суеверным. Давай оставим эту тему. Ты обвинила меня во всех смертных грехах. Я и распутник, и мизантроп, и убийца… Кто еще?
Эбба засмеялась.
— Не отчаивайся, милый Пауль. Во сне мы все хищники и злодеи. Сон — это своеобразная отдушина, понимаешь? Надо же нам иногда освобождаться от подавляемых влечений. Зато, проснувшись, мы ведем себя примерно.
Я дал себе слово больше никогда никому не рассказывать свои сны, во всяком случае тем, кто изучал психологию. Самое печальное было в том, что она уличила меня в желании нарушить десятую заповедь. Каковы будут последствия? Эбба угадала мои мысли!
— Чего ты смутился? Не бойся, я никому не скажу,-что ты влюблен в Монику. Психоаналитик обязан соблюдать профессиональную тайну. А вообще могу тебя порадовать — она к тебе тоже неравнодушна.
— Я знаю, что она ценит нашу дружбу, но ведь ты не хочешь сказать…
— Именно это я и хочу сказать: она тоже в тебя влюблена. И тут уже мой вульгарный психоанализ ни при чем, мне это подсказала моя безошибочная женская интуиция. Выше голову, мальчик мой!
— Но как же мне себя вести? Ведь Арне мой друг…
— Разумеется, тебе не хотелось бы терять его дружбу, даже если ты и убил его во сне. Думаю, твои притязания на Монику восторга у него не вызовут. Но его отношения с Моникой, судя по всему, исчерпаны, разрыв может произойти в любую минуту. Главное, не торопись. Терпеливый своего дождется.
Мы подошли к узкой расселине, по которой проходила дорога. Солнечные лучи проникали сквозь нависшие над дорогой деревья и радовали глаз причудливой игрой света. Нам казалось, что мы идем по зеленому аквариуму. Над нашими головами кружили две большие желтые бабочки. Вокруг царила тишина — природа погрузилась в послеобеденный сон.
Карстен, Лиззи и Танкред наконец догнали нас.
— Как раз на этом месте лошадь прошлый раз стала, — сказал Карстен.
— А там, впереди, уже Пасторская усадьба? — спросил Танкред у Лиззи.
Она не ответила. Оцепенев от ужаса, она смотрела в сторону дома.
— Боже мой, опять он! — воскликнула Лиззи.
На крыльце у парадной двери стоял человек. Он, видимо, только что постучал и в ожидании, пока ему откроют, поглядывал на окна второго этажа. Я его сразу узнал, это был рыбак Рейн. Должно быть, услышав наши шаги, он обернулся. Даже за сто метров я ощутил на себе его безжизненный взгляд.
— Не понимаю, почему он продолжает приходить к нам? — прошептала Лиззи. — Моему мужу больше не о чем говорить с ним.
— А вот я был бы не прочь потолковать с этим человеком, — заметил Танкред. — Если он, конечно, не возражает. Впрочем, он предпочитает удалиться.
Рейн, по-видимому, не хотел встречаться с нами. Он быстро пошел по дороге и, когда мы поднялись на крыльцо, уже скрылся за поворотом.
— Видно, совесть у него не чиста, — заявила Эбба. — Ой, что это?
В придорожных кустах что-то зашуршало, я успел заметить черную тень, которая сквозь кусты быстро бежала вдоль дороги.
— Какой-то зверь, — сказал я. — И немаленький. В Хейланде водятся лисы?
— Этот зверь больше похож на рысь, — заметил Карстен. — Повадка как будто кошачья. Да это же черный кот! Какой здоровенный! Вон, вон…
Он показал на дорогу. Теперь мы все увидели этого кота, он пробежал по дороге и скрылся за поворотом следом за Рейном. Это была образцовая особь из семейства кошачьих. Я вспомнил, как Арне описывал кота, которого видел в Желтой комнате: огромный, лохматый, не кот, а настоящий медведь.
— Уж не тот ли это кот, который приходит в Каперскую усадьбу, — предположил я. — Может, это и есть тот мифический зверь, который напугал бывшего управляющего и разодрал собаку? Мы же видели на трупе следы кошачьих когтей.
— А почему бы и нет? — сказал Танкред. — По описанию, это вполне мог быть один и тот же кот. Тот самый черный кот, который участвует в нашей драме в роли статиста.
— Он побежал за Рейном. Может, это его кот?
— Не исключено. Этот человек все больше и больше начинает интересовать меня. Лиззи, он приходил к вам когда-нибудь с эти котом?
— По-моему, нет… Не знаю… кто же водит с собой котов? Но может, кот ждал Рейна возле дома? Заходите, прошу вас, пожалуйста.
Лиззи открыла парадную дверь, и мы через прихожую прошли прямо в гостиную.
— Подождите минутку. Я возьму керосиновую лампу. На чердаке темно.
Пока мы ждали, меня опять охватило тягостное чувство. Какое ребячество с нашей стороны, чтобы не сказать прямо — наглость, шпионить за посторонним человеком. По какому праву мы врываемся в чужую личную жизнь? Правда, нас попросила об этом хозяйка дома: мол, мы тем самым окажем ей большую услугу. Может быть, у Лиззи пошаливают нервы, но какие-то основания для беспокойства у нее несомненно есть. Я сам видел, как Пале помыкает ею; за его мягкостью и любезностью кроется что-то неясное и зловещее. Любопытство Лиззи совершенно оправдано: жена должна знать, чем занимается муж в их общем доме.
— Какая замечательная гравюра, — сказал Танкред.
Он с видом знатока изучал пожелтевшую гравюру в углу гостиной. Мы подошли к нему. Гравюра висела в нише — ее не сразу можно было заметить. На ней был изображен человек в пасторском облачении. За его спиной простирался старинный город с забавными островерхими крышами деревянных домишек, он немного напоминал город Крагерё в его прежнем виде, в котором он представлен в музее на Бюгдё. Все детали были тщательно проработаны, почти как на японской акварели. Особое внимание художник уделил рукам пастора, сложенным на коленях, — изящные, небольшие, они в то же время напоминали щупальца насекомого, было в них что-то отталкивающее. К сожалению, гравюра была испорчена — ее покрывали большие коричневые пятна, одно из которых почти целиком пришлось на лицо пастора.
— Жаль, не видно лица, — посетовал Танкред. — Мне бы очень хотелось взглянуть на него.
— Интересная гравюра, — пробормотал Карстен. — Очень интересная. Его руки похожи на…
